Любовь и Рим [= По воле рока ] - Лора Бекитт

– Да, впечатляет. Кое-кому это несомненно понравится. Наши воины нуждаются в деньгах, ветераны – в землях…

Он говорил медленно, словно раздумывая о чем-то, между тем Луцию был нужен быстрый и точный ответ.

– Значит, можно не сомневаться? – не выдержав, спросил он.

– Если только у него нет влиятельных знакомых в окружении наших доблестных триумвиров.

Луций уверенно покачал головой.

– Если все состоится, и он попадет в списки, ты сам принесешь его голову и получишь награду?

Взгляд Луция был полон презрения и какой-то странной гордости.

– Нет.

Собеседник легонько хлопнул его свитком по руке:

– Личные счеты?

Хотя Луцию была крайне неприятна такая проницательность, он позволил себе улыбнуться уголками губ.

– Я просто хочу знать, что это свершилось, – неважно, где и когда.

На этом они простились, не глядя друг на друга, вместе с тем вполне удовлетворенные беседой.

Луций Ребилл сделал именно то, что хотел сделать, – его не мучили ни сомнения, ни угрызения совести. И тем не менее, поразмыслив, он понял, что не сможет прямо сейчас вернуться домой, к Ливий. Он поедет в термы – самое время искупаться, расслабиться и отдохнуть. Сказав себе об этом, Луций испытал заметное облегчение. Потом забрался в лектику и взялся за бумаги: впереди много дел, а остальное пока что можно выбросить из головы.

…Гай Эмилий возвращался в свое временное пристанище в Риме. Почти совсем стемнело, но свет луны, похожей на серебряный денарий с выбитым на нем изображением профиля Юноны, одел призрачной дымкой черные глыбы холмов и силуэты зданий. Многое в этот час выглядело зловещим и грозным… Дул холодный ветер, то и дело заставлявший Гая ускорять шаг. Тьма порождала в нем странные мысли, он постоянно испытывал колебания настроения – от печального умиротворения до острой тоски. С того момента, как он передал письмо, прошло больше недели. Ливия не ответила. Ни согласия, ни отказа. Что это означало? Безразличие, пренебрежение, сомнения или раздумья? Гай не решался еще раз напомнить о себе и больше не мог ждать. Придется уехать и… вряд ли он когда-нибудь вернется в Рим. Он усмехнулся. Что его ждет? Беспечальное, безопасное существование – идеал счастья у Эпикура. Днем ему придется трудиться, днем ему будет некогда думать о Ливий, а ночью… ночью – он станет заниматься философией, проводя бесконечное время в сладких трудах по изысканию истины, как у Лукреция. Только можно ли быть спокойным сейчас? Иногда Гаю казалось: как Тантала угнетает страх перед богами, а не висящий над ним камень,[15]так и его больше волнует не боязнь потерять свое имущество, а нынешнее положение в государстве и власти. Чем он должен довольствоваться в нынешние времена? Безвестностью, забвением души? Его богатство, его родовое имя… Что за этим? Пустота.

Задумчивый и печальный Гай подошел к дому. Еще поднимаясь по лестнице, он почувствовал странный тяжелый запах. Ничего не поняв, но ничего и не заподозрив, он толкнул незапертую дверь, вошел и… едва не поскользнулся: на полу было липко и сыро, там распростерлось нечто большое и бесформенное. Гай наклонился. Один из приехавших с ним рабов, Дромон, лежал в луже крови с перерезанным горлом. В свете луны Гай увидел его лицо: губы раздвинуты, зубы мучительно оскалены, глаза неподвижно глядят в пустоту. И кровь, кровь, сколько крови! Да, так пахнет на бойне…

Выпрямившись, Гай оцепенело уставился в темноту. Его ноги онемели, губы судорожно подергивались, по спине струился холодный пот, сердце бешено и гулко колотилось в груди. Он знал, он остро, до пронзительной боли чувствовал: надо спасаться, нужно немедленно что-то делать. Ладно, если приходили грабители, а если нет, то… почему, за что?! Как ни опасался Гай загнать себя в смертельную ловушку, он все же он шагнул вперед, обошел неподвижное тело и устремился в глубину комнаты. Ему были нужны деньги и оружие. Он лихорадочно шарил в темноте, стараясь производить как можно меньше шума. Тайник, предусмотрительно устроенный в стене, был пуст: все деньги и бумаги исчезли. Скорее всего, пропал и кинжал с пояса Дромона. Гай метнулся назад. Ему казалось, что его виски сжаты в ледяных тисках, перед глазами плясали разноцветные искры. С трудом преодолевая безумный страх, Гай заставлял себя думать. Через дверь уходить нельзя – кто знает, где убийцы, возможно, они вот-вот вернутся.

Он вылез через окно и спрыгнул вниз, на крышу навеса, под которым располагалась фруктовая лавка, а после неловко скатился на землю. Рывками освободился от тяжелой, стеснявшей движения тоги, под которой была тонкая туника и, прислонившись к стене, принялся осматриваться. Он затаился вовремя: возле входа обозначилось какое-то движение. Приглядевшись, Гай заметил четыре фигуры – они негромко и быстро переговаривались. Он похолодел: это явно были солдаты триумвиров, а не грабители и не наемные убийцы, подосланные неведомым частным лицом. Как ни странно, Гай испытал огромное желание выйти к солдатам и сказать, что это ошибка, что он не враг государства, что он… О боги, неужели он – в проскрипционных списках?! Ведь это значит… Гай помнил, как, впервые приехав в Рим и увидев эти площади, эти статуи и храмы, весь этот мрамор, все это золото под лазурным небом, подумал: неважно, кто правит городом, какие тревожные чувства одолевают живущих здесь людей, какая идет между ними борьба, чему они радуются и о чем горюют, – ничто не может разрушить величие Рима, его красоту. Но теперь… Теперь Рим превратился в железную клетку с толстыми прутьями решеток. Ночь… Гай боялся ночи, но именно она была его спасением. Придет день, все вокруг озарит солнце, контуры зданий примут четкие очертания, воздух станет прозрачным – тогда ему вовсе некуда будет скрыться!

Он старался успокоиться. Его волнения и страхи не властны ничего изменить, лучше подумать, что делать дальше, куда бежать…

Солдаты остановились у входа, и он слышал, как они переговариваются.

– Надо подождать, он вернется. Раб солгал нам.

Вероятно, речь шла о втором слуге Гая, которого солдаты, должно быть, захватили в надежде, что он приведет их к хозяину. Теперь он, по-видимому, тоже был мертв.

Опасаясь быть обнаруженным, Гай боялся пошевелиться, хотя понимал, что нужно уходить и как можно скорее: это противоречие раздирало его душу на части. Наконец он принялся осторожно двигаться вдоль стены. Между тем солдаты закончили совещаться; один поднялся наверх, трое остались на улице. Внезапно первый выглянул в окно и, уже не таясь, громко выкрикнул:

– Он приходил! Ищите, возможно, он где-то здесь!

Гай обомлел. Солдаты бросились в разные стороны, огибая здание, но он бегал быстрее: солдатам мешало вооружение, Гай же был легок, как тень. Он ни о чем не размышлял, за него думал страх, и страх же гнал его вперед, как попутный ветер гонит по морю корабль. Тело действовало само, само выбирало направление и избегало препятствий. Гай инстинктивно метнулся туда, где улица делала поворот в спасительную темноту огромного запутанного квартала спящих инсул, и тут же услышал торжествующий вопль – его заметили.